Заложник мировой революции (о парадоксальной судьбе карельского языка)
Учебное пособие Петра Зайкова по диалектологии карельского языка, вышедшее в издательстве Петрозаводского университета в 1987 году на финском языке (P. Zaikov, Karjalan kielen murreoppia, Petroskoi: 1987) начинается с констатации: «Современный карельский язык бытует в устном виде, т.е. у него отсутствует собственная литературная форма» (s.3). Когда я впервые прочитал это, то был несколько озадачен.
Было не очень
понятно, как такое могло получиться. Исторически Карелия была одна из первых
автономий в составе РСФСР; более того, был даже период, когда она имела статус
союзной республики. Исходя из советской политики «позитивной дискриминации» (affirmative action) по
отношению к национальным меньшинствам можно было бы ожидать поощрения развития
карельской письменности и карелоязычной советской литературы — как это имело
место в случае многих других народов РСФСР, в том числе говорящих на других
уральских языках. (Характеристика советской национальной политики как
«позитивной дискриминации» принадлежит Терри Мартину — см. его монографию: Terry Martin, The Affirmative Action Empire: Nations and Nationalism in the Soviet Union, 1923—1939, Ithaca etc.: Cornell University Press, 2001;
русский перевод: Мартин Т., Империя
«положительной деятельности». Нации и национализм в СССР, 1923-1939.
М.:РОССПЭН, 2011).
Книга
Зайкова (ныне профессора Университета Йоэнсуу) вышла 35 лет
назад, и с тех пор ситуация сильно изменилась. В частности, начиная с периода
перестройки, в российской Карелии активно развивается литература на карельском
языке. Более того, сложились фактически три
письменные литературные нормы, соответствующие трем основным наречиям (я привез
из последней поездки в республику учебники всех трех карельских наречий). Тем
не менее, отсутствие литературного и языкового «задела» в советский период
сказывается, например, в отставании с освоением литературной тематики по
сравнению с другими «малыми» народами. Литературовед Наталья Чикина пишет: «В
современной карелоязычной литературе нет таких тем и сюжетов, которые отражали
бы крупные социально-политические явления , произошедшие за это время в России.
Нет произведений, касающихся распада СССР, войны в Чечне и т.д. В то время как
в русской литературе и, например, в литературах Поволжья они есть» (Чикина
Н.В., Современное состояние литературы на
карельском языке. Петрозаводск: Карельский научный центр РАН, 2011, с.33).
Парадокс
заключается в том, что вполне развитая советская карельская литература, тем не
менее, существовала и была институционализирована в соответствующих своему
времени формах (были даже официально признанные «классики советской карельской
литературы»). Просто она существовала на финском
языке. Кстати, Карелия была, по-моему, единственной автономной республикой, в
которой второй официальный язык имел латинскую графику. Ситуация для СССР
совершенно нетипичная. Немного утрируя, можно сравнить это с тем, как если бы
советская узбекская литература существовала исключительно на новоуйгурском языке
с использованием синьцзянской графической системы, а узбекский был бы
бесписьменным.
Для
объяснения причин такой языковой ситуации недостаточно расхожих объяснений
вроде «карелы — это такие "недофинны" или русифицированные финны»,
«на самом деле карельский язык — это просто диалект финского» и т.п. На самом
деле и языки различаются довольно сильно, и отношения между карелами и финнами
исторически были непростыми, и формирование карельского национального
самосознания в ходе русской революции шло точно так же, как и в других
нерусских регионах Российской империи.
Объяснение
этой странной истории, разумеется, надо искать за пределами этнографии и лингвистики.
Более того, даже недостаточно логики стандартной советской национальной
политики «позитивной дискриминации». Терри Мартин объясняет последнюю таким
образом: «Новая революционная Россия первой из традиционных европейских
многонациональных государств оказала сопротивление поднимающемуся национализму,
ответив на него систематическим содействием развитию национального сознания
этнических меньшинств и созданием для них многих характерных институциональных
форм моноэтнического государства. Стратегия большевиков заключалась в том.
чтобы взять под свой контроль процесс деколонизации, которая казалась неизбежной,
и осуществить ее так, чтобы сохранить территориальную целостность бывшей
Российской империи» (Указ. соч. с.10). В таком случае тем более непонятно,
почему история с карельским языком так сильно отличается от истории с другими
языками хотя бы той же финской группы (удмуртским, марийским и др.).
По-видимому,
основные причины были связаны с внешней политикой Советского государства после
революции и вплоть до Второй мировой войны. Некоторый свет на них проливают
исследования финского историка Маркку Кангаспуро (ныне директора Александровского института — Центра изучения России и Восточной
Европы Хельсинкского университета). Ключевой сюжет изложен, в частности, в его англоязычной статье: Markku Kangaspuro, “The Origins of the Karelian Worker’s Commune, 1920—1923:
Nationalism as a Path to Communism,” The NEP Era: Soviet Russia, 1921-1928,
vol.1, 2007, pp.1-20.). Если излагать схематично, то суть
дела такова. Карельская автономия была создана в 1920 году по инициативе
лидеров «красных финнов» — беженцев, покинувших Финляндию после поражения в
гражданской войне 1918 года. Многие из них поселились в Карелии (что, кстати,
нашло отражение в словах последнего куплета знаменитой песни “Njet Molotoff” времен Второй мировой войны).
Основным аргументом финских коммунистов-иммигрантов, предъявленным правительству
Советской России в пользу создания автономии, было то, что Карелия могла бы
стать плацдармом для разжигания коммунистической революции в Финляндии и
Скандинавии. По сути дела, с самого начала это был проект «красной Финляндии»,
созданный «красными финнами» в противовес «белой Финляндии» и другим
«буржуазным» правительствам Северной Европы.
«Красные
финны» составили костяк аппарата власти Советской Карелии, включая аппарат системы образования и культурной политики.
Парадоксально, финские коммунисты стали проводить в культурной сфере политику достаточно
радикальной версии финского национализма, действительно рассматривавшей карелов
просто как недостаточно образованных, провинциальных финнов, «деревенщину» (т.е.
примерно так же, как значительная часть русских националистов относилась к
«малороссам»). В результате довольно быстро на место, так сказать, «карельского
крестьянского национализма» пришла политика «финнизации», или «финского пролетарского
национализма». «Хотя уже в 1919 году в Карелии в ряде школ обучение шло на
карельском языке, Первый Всекарельский съезд трудящихся (июль 1920 года) принял
резолюцию о преподавании в школах только на русском и финском языках» (Чикина,
указ. соч., с.5). Карельский этнос и карельский язык были принесены в жертву
«мировой революции».
Определенной
флуктуацией в этом процессе стала «финская операция» 1937-1938 годов в рамках
Большого террора, когда вместе с множеством финнов и карелов была уничтожена
основная часть актива «красных финнов». Примерно в это же время происходил
всеобщий перевод языков народов СССР на кириллическую графику. В 1937 году был
инициирован проект создания единого карельского языка — искусственного
письменного языка на основе кириллического алфавита. Это отдельная запутанная история,
о ней следует написать отдельно. Тем не менее, проект оказался короткоживущим,
и к 1941 году «русифицированный» письменный карельский язык канул в лету.
Опять-таки,
надо отдельно разбираться с тем, почему так произошло. Моя гипотеза на сегодня
состоит в том, что существенную роль в этом сыграл опыт поглощения
прибалтийских государств в 1940 году. Оказалось, что для таких мероприятий не
обязательно затевать языковую реформу, которая по определению сопряжена с
большими издержками и конфликтами. Когда СССР планировал очередное вторжение в
Финляндию в 1941 году с последующей аннексией, видимо, отвечавшие за это дело функционеры решили «не
заморачиваться». Но, повторю, это лишь моя гипотеза, нуждающаяся в проверке.
После Второй мировой войны, когда вопросы мировой революции или включения Финляндии в состав СССР потеряли актуальность, все более-менее вернулось к ситуации, существовавшей до 1936 года. Почему произошло именно так, я пока не могу сказать за неимением достаточной информации. Но одно из возможных объяснений состоит просто в том, что никакой внятной политической цели у возможного проекта перевода карельского языка в письменное состояние не было, и тратить на это ресурсы Советское государство не видело смысла. Тем более, что все необходимые институты для поддержания видимости национальной идентичности автономии — пресса, литература, образование — уже были созданы раньше на финском языке.
Конечно, это
упрощенная картина. На деле даже в периоды «финнизации» производилось и
издавалось некоторое количество письменных текстов на наречиях карельского языка.
Опять-таки парадокс: значительная, если не основная, часть этих текстов печаталась
не в советской Карелии, а в Финляндии, и там же (уже в позднесоветский период)
был издан шеститомный словарь карельского языка. Все это сыграло свою роль в
ходе «национального пробуждения» карелов в период перестройки и позднее.
Как бы то ни
было, в современной Карелии складывается довольно интересная языковая ситуация
(наблюдая за которой следует также учитывать процессы, происходящие с вепсским
языком и языком тверских карел, что тоже отдельная история).
Комментарии
Отправить комментарий