Заложник мировой революции (о парадоксальной судьбе карельского языка)

             Учебное пособие Петра Зайкова по диалектологии карельского языка, вышедшее в издательстве Петрозаводского университета в 1987 году на финском языке (P. Zaikov, Karjalan kielen murreoppia, Petroskoi: 1987) начинается с констатации: «Современный карельский язык бытует в устном виде, т.е. у него отсутствует собственная литературная форма» (s.3). Когда я впервые прочитал это, то был несколько озадачен.

Было не очень понятно, как такое могло получиться. Исторически Карелия была одна из первых автономий в составе РСФСР; более того, был даже период, когда она имела статус союзной республики. Исходя из советской политики «позитивной дискриминации» (affirmative action) по отношению к национальным меньшинствам можно было бы ожидать поощрения развития карельской письменности и карелоязычной советской литературы — как это имело место в случае многих других народов РСФСР, в том числе говорящих на других уральских языках. (Характеристика советской национальной политики как «позитивной дискриминации» принадлежит Терри Мартину — см. его монографию: Terry Martin, The Affirmative Action Empire: Nations and Nationalism in the Soviet Union, 1923—1939, Ithaca etc.: Cornell University Press, 2001; русский перевод: Мартин Т., Империя «положительной деятельности». Нации и национализм в СССР, 1923-1939. М.:РОССПЭН, 2011).

Книга Зайкова (ныне профессора Университета Йоэнсуу) вышла 35 лет назад, и с тех пор ситуация сильно изменилась. В частности, начиная с периода перестройки, в российской Карелии активно развивается литература на карельском языке. Более того, сложились фактически три письменные литературные нормы, соответствующие трем основным наречиям (я привез из последней поездки в республику учебники всех трех карельских наречий). Тем не менее, отсутствие литературного и языкового «задела» в советский период сказывается, например, в отставании с освоением литературной тематики по сравнению с другими «малыми» народами. Литературовед Наталья Чикина пишет: «В современной карелоязычной литературе нет таких тем и сюжетов, которые отражали бы крупные социально-политические явления , произошедшие за это время в России. Нет произведений, касающихся распада СССР, войны в Чечне и т.д. В то время как в русской литературе и, например, в литературах Поволжья они есть» (Чикина Н.В., Современное состояние литературы на карельском языке. Петрозаводск: Карельский научный центр РАН, 2011, с.33).

Парадокс заключается в том, что вполне развитая советская карельская литература, тем не менее, существовала и была институционализирована в соответствующих своему времени формах (были даже официально признанные «классики советской карельской литературы»). Просто она существовала на финском языке. Кстати, Карелия была, по-моему, единственной автономной республикой, в которой второй официальный язык имел латинскую графику. Ситуация для СССР совершенно нетипичная. Немного утрируя, можно сравнить это с тем, как если бы советская узбекская литература существовала исключительно на новоуйгурском языке с использованием синьцзянской графической системы, а узбекский был бы бесписьменным.

Для объяснения причин такой языковой ситуации недостаточно расхожих объяснений вроде «карелы — это такие "недофинны" или русифицированные финны», «на самом деле карельский язык — это просто диалект финского» и т.п. На самом деле и языки различаются довольно сильно, и отношения между карелами и финнами исторически были непростыми, и формирование карельского национального самосознания в ходе русской революции шло точно так же, как и в других нерусских регионах Российской империи.

Объяснение этой странной истории, разумеется, надо искать за пределами этнографии и лингвистики. Более того, даже недостаточно логики стандартной советской национальной политики «позитивной дискриминации». Терри Мартин объясняет последнюю таким образом: «Новая революционная Россия первой из традиционных европейских многонациональных государств оказала сопротивление поднимающемуся национализму, ответив на него систематическим содействием развитию национального сознания этнических меньшинств и созданием для них многих характерных институциональных форм моноэтнического государства. Стратегия большевиков заключалась в том. чтобы взять под свой контроль процесс деколонизации, которая казалась неизбежной, и осуществить ее так, чтобы сохранить территориальную целостность бывшей Российской империи» (Указ. соч. с.10). В таком случае тем более непонятно, почему история с карельским языком так сильно отличается от истории с другими языками хотя бы той же финской группы (удмуртским, марийским и др.).

По-видимому, основные причины были связаны с внешней политикой Советского государства после революции и вплоть до Второй мировой войны. Некоторый свет на них проливают исследования финского историка Маркку Кангаспуро (ныне директора Александровского института — Центра изучения России и Восточной Европы Хельсинкского университета). Ключевой сюжет изложен, в частности, в его англоязычной статье: Markku Kangaspuro, “The Origins of the Karelian Worker’s Commune, 1920—1923: Nationalism as a Path to Communism,” The NEP Era: Soviet Russia, 1921-1928, vol.1, 2007, pp.1-20.). Если излагать схематично, то суть дела такова. Карельская автономия была создана в 1920 году по инициативе лидеров «красных финнов» — беженцев, покинувших Финляндию после поражения в гражданской войне 1918 года. Многие из них поселились в Карелии (что, кстати, нашло отражение в словах последнего куплета знаменитой песни “Njet Molotoff” времен Второй мировой войны). Основным аргументом финских коммунистов-иммигрантов, предъявленным правительству Советской России в пользу создания автономии, было то, что Карелия могла бы стать плацдармом для разжигания коммунистической революции в Финляндии и Скандинавии. По сути дела, с самого начала это был проект «красной Финляндии», созданный «красными финнами» в противовес «белой Финляндии» и другим «буржуазным» правительствам Северной Европы.

«Красные финны» составили костяк аппарата власти Советской Карелии, включая аппарат системы образования и культурной политики. Парадоксально, финские коммунисты стали проводить в культурной сфере политику достаточно радикальной версии финского национализма, действительно рассматривавшей карелов просто как недостаточно образованных, провинциальных финнов, «деревенщину» (т.е. примерно так же, как значительная часть русских националистов относилась к «малороссам»). В результате довольно быстро на место, так сказать, «карельского крестьянского национализма» пришла политика «финнизации», или «финского пролетарского национализма». «Хотя уже в 1919 году в Карелии в ряде школ обучение шло на карельском языке, Первый Всекарельский съезд трудящихся (июль 1920 года) принял резолюцию о преподавании в школах только на русском и финском языках» (Чикина, указ. соч., с.5). Карельский этнос и карельский язык были принесены в жертву «мировой революции».

Определенной флуктуацией в этом процессе стала «финская операция» 1937-1938 годов в рамках Большого террора, когда вместе с множеством финнов и карелов была уничтожена основная часть актива «красных финнов». Примерно в это же время происходил всеобщий перевод языков народов СССР на кириллическую графику. В 1937 году был инициирован проект создания единого карельского языка — искусственного письменного языка на основе кириллического алфавита. Это отдельная запутанная история, о ней следует написать отдельно. Тем не менее, проект оказался короткоживущим, и к 1941 году «русифицированный» письменный карельский язык канул в лету.

Опять-таки, надо отдельно разбираться с тем, почему так произошло. Моя гипотеза на сегодня состоит в том, что существенную роль в этом сыграл опыт поглощения прибалтийских государств в 1940 году. Оказалось, что для таких мероприятий не обязательно затевать языковую реформу, которая по определению сопряжена с большими издержками и конфликтами. Когда СССР планировал очередное вторжение в Финляндию в 1941 году с последующей аннексией, видимо, отвечавшие за это дело функционеры решили «не заморачиваться». Но, повторю, это лишь моя гипотеза, нуждающаяся в проверке.

После Второй мировой войны, когда вопросы мировой революции или включения Финляндии в состав СССР потеряли актуальность, все более-менее вернулось к ситуации, существовавшей до 1936 года. Почему произошло именно так, я пока не могу сказать за неимением достаточной информации. Но одно из возможных объяснений состоит просто в том, что никакой внятной политической цели у возможного проекта перевода карельского языка в письменное состояние не было, и тратить на это ресурсы Советское государство не видело смысла. Тем более, что все необходимые институты для поддержания видимости национальной идентичности автономии — пресса, литература, образование — уже были созданы раньше на финском языке.

Конечно, это упрощенная картина. На деле даже в периоды «финнизации» производилось и издавалось некоторое количество письменных текстов на наречиях карельского языка. Опять-таки парадокс: значительная, если не основная, часть этих текстов печаталась не в советской Карелии, а в Финляндии, и там же (уже в позднесоветский период) был издан шеститомный словарь карельского языка. Все это сыграло свою роль в ходе «национального пробуждения» карелов в период перестройки и позднее.

Как бы то ни было, в современной Карелии складывается довольно интересная языковая ситуация (наблюдая за которой следует также учитывать процессы, происходящие с вепсским языком и языком тверских карел, что тоже отдельная история).